Это кстати, тот самый бункер, который сейчас очень сильно продвигают во всяких презентациях.
Надеюсь, Клося не остановиться и еще что-нибудь организует, а мы ей поможем
28.03.2010 в 18:43
Пишет Физик света,танцующий в темноте незнания ака Гелоу:URL записи
рассказ от Физик света,танцующий в темноте незнания ака Гелоуspan class="quote_text">
Первая мысль, которая посетила Гелоу, когда он проснулся, была "Товарищ режиссер, а почему я так упорот?". Какой товарищ режиссер? И почему это, и вправду Гелоу вот сейчас валяется на огромной кровати и всеми фибрами души ощущает прелесть алкоголя, который, наверное, был вчера?
- А хрен его знает - подумалось нашему герою. Вставать было надо, но совершенно никуда не хотелось.
В ванной с головы нашего героя текла грязная, практически черная вода, а с рук он снимал слой чего-то черного и липкого аж до самых локтей. Локти, кстати, представляли из себя нечто абсолютно черное.
И тут все встало на свои места. Вчера друзья позвали его с собой в некий государственный бункер, где один из товарищей смог достать билетик на "all included" для кучки людей с камерой, гримом и всячическим шмотом. Троих, как помниться, одели в костюмы постапокалиптических погорельцев, вручили им все чем можно сильно обиде6ть мимо идущих людей с деньгами, и пустили рассекать напрочь сырые коридоры, в которых бы разъехались два велосипедиста. И ничего, что на выходе из лифта было написано "-18 этаж", главное что над всеми было 65 метров земли, асфальта, кирпичей, кабелей, труб и всякой другой бесполезности, что археологи зовут "культурным слоем".
и еще был важен тот момент, что Гелоу нарядили Тварью. Нечто, с гигантским шлейфом из полиэтилена, с торосом, закованным в лаке, с двумя светящимися разным цветом глазами, с руками в смеси бутафорской крови и черной гуаши, с когтями из силиконовых трубок... Вообщем его превратили в нечто, что теперь всех пачкало одним прикосновением и что теперь шуршало так, что ни черта не было слышно в соседней сбойке. Еще было дико неудобно ходить в туалет, да - вспоминал Гелоу. Ну, собственно, что и не удивительно: когти на пальцах были несколько неудобны для совершения сего акта. Нет, товарищ пробивший бункер для этой вакханалии, прекраснейший парень, умеющий обращаться с камерой, как с женщиной, предлагал уникальную услугу "всего лишь за пять долларов", но пришлось проявлять свои ум и смекалку.
Когда все были одеты, когда погорельцы взялись за ружья и направили их на Полиэтиленового монстра, режиссер и все-все-все восхитились предстающими горизонтами для действий. Теперь, после нескольких часов сборов все наконец было готово для того, ради чего все сюда пришли: снять нечто прекрасное и страшное, про наше несветлое будущее.
Съемки начались с восхищения актерским составом:
- Блин, ребята, вы такие... прекрасные! - Все не унимался товарищ режиссер (прекрасная женщина, я вам скажу) смотря на постапокалиптических погорельцев, выходящих из какого-то зарешеченного пространства, с провалом в темноту - Это все так... офигительно! - Говорила она, подсвечивая все священнодействие большим диодным фонарем, что придавало только большей атмосферности. На маленьком экране видеокамеры двигались чумазые лица с кровоподтеками, в голубом диодном свете приобретая нечеловеческую бледность. Абсолютно не живые глаза сталкеров шарили по помещению. Наверное на черном рынке бодимодификации все они приобрели себе по паре глаз, с рсаширенным оптическим спектром, а потом всей своей троицей пошли к подпольному хирургу, чтобы он установил их вместо естественно органическх карих и зеленых глаз, которым их наградили отец и мать. Вот у этой еще разбит висок. Наверное приложили прикладом на кардоне, пока они пробирались из соседнего блока. Этот извазюкал свои руки, волочась по тюбингу очередного тоннеля метро, которое не работает уже столетие. А эта, обладая неестественным цветом волос, прячет половину своего лица от посторонних. Это всего-лишь та самая вредность, за которую в свое время советским солдатам давали молоко. Правильно, облучение радиацией.
Сталкеры входили в помещение, шарили подствольными фонарями по стенами помещения, с круглыми стенами, заглядывали в каждый поворот. Они искали людей, которых можно было бы ограбить, искали людей, облученных и ставших просто тупорылими кусками мяса, искали остатки от правительственных постов. Короче говоря они искали наживы. Они уже несколько лет вместе, уже несколько лет шарятся по сбойкам этих подземелий. Но именно в этому году, в этот день им суждено расстаться. Так решил товарищ режиссер.
Гелоу было скучно. Пока снимали его потенциальную еду, ему было скучно. Он ходил вдоль одной из сбоек, соединяющих два больших отсека. Он сидел на собственном полиэтиленовом шлейфе, практически на бетонном полу. Нет, его достаточно долго снимали, он водил своими "когтями" по тюбингу, по лампочкам, коих там было в достатке, "всяко вставал в красивые позы" и во множестве своем маялся дурью. Но все равно было скучно. Поэтому он пил.
Из чужих рук, что правда смотрелось весьма забавно. Категорически забавно. Вот представьте себе, что перед вами стоит нечто, выше вас на пол головы, измазанное непонятно чем, все такое пафосно-готишное, а вы вливаете ему в рот хороший такой вермут. Хотя ни черта он не был хорошим, раз по утру болит так голова.
Потом, после съемок, одетый уже в цивильную одежду, взяв свою сестру, он носился по обесточенному бункеру с фонарем. Бегал он, потому что уже был пьян и все наконец-то дивилось ему так, как и должно было. Наконец-то сознание его открылось, наконец-то он восхищался брошенными солдатскими сортирами, наконец-то он чувствовал себя малявкой в этом гигантском ангаре, подсвеченным лишь малым аварийным светом, наконец-то он дорвался полазить по шатким лестницам на вторые этажи, в малые сбойки. Наконец-то он бегал счастливый и довольный, как ребенок, он наконец был в том самом другом измерении, в какое попали все, как только вошли сюда. Самым большим впечатлением послужил заброшенный отсек. Они вышли на него с сестрой как раз перед тем, как вернуться ко всем. Достаточно классически, согласитесь. Это было самое большое помещение, в котором они были сегодня. Увеличивалось оно за счет того, что были сняты полы, надстроек не было. Помещение было затоплено, видно не работали насосы в этой части бункера. Щитовая тоже давно была расхабарина, поэтому
света здесь тоже не было. Был лишь фонарь, который толком не добивал до торцевых стенок отсека. Очень хотелось сейчас перелезть через бортик мостика, спуститься поближе к жиже на дне этого гигантского цилиндра и по тюбингу добраться туда, посмотреть чем же все это кончается. Тем более казалось, что где-то там горит немного света. Хотелось посмотреть, что же там. Но, благо, даже в пьяном состоянии работает что-то, что дает нам возможность не совершать гигантские глупости. Вот промочил бы Гелоу ножки в этой жиже, а там может быть то, чем были наполнены баки в других частях бункера. Надпись на этих баках честно гласила, что там находится концентрированный апельсиновый сок, но мы, конечно же, не верим всему, что пишут. Особенно если это написано правительственными организациями в правительственном же бункере.
Собственно, как видите, Гелоу пил тогда с одной единственной целью: открыть сознание. Для того чтобы почувствовать эту атмосферу, чтобы поделиться своей енергией с этим местом и чтобы у этого места взять частичку для себя.
Да, сознание открылось, когда Гелоу смысл все с себя, когда надел нормальную одежду. Да, тут открылось сознание. Но сознание человека. А ведь напился-то он раньше.
Поэтому, в какой-то момент, идя по сбойке с металлическими стенами, он вел свои когти по потолку, сдирая краску, прорезая металлические пластины до бетона, который покоился под ним уже с незапамятных времен. Под его саванном покоилось когда-то его лицо. Его шлейф, в который врастали гайки, куски жести, части военных стволов, чьи-то кости, волочился по переходам неизвестного простолюдину бункера, подбирал в себя еще какой-то хлам, проезжал по лужам воды, от которых "фонило". Щуп с правой руки безжизненно волочился по земле, хотя на самом деле искал хоть каплю органики, которой можно было бы утолить жажду питания. Он скитался здесь уже давно. Ровно на столько давно, чтобы видеть в свете аварийного освещения, чтобы вдеть много больше, чем раньше, в темноте. Чтобы уметь передвигаться по стенам, чтобы ползать с огромной скоростью. Он жил здесь давно и питался чем-то, чем наверное был раньше он сам. Это что-то ранило его на расстоянии, резало при близком контакте, всегда кричало, когда умирало. Временами кричало еще и тогда, когда его тело поглощало то, что находилось под шлейфом, который окутывал его подобно удаву. Жизнь здесь не имела ни какого смысла. Это существо просто-напросто жило по Дарвину. Оно ело. И больше для него не было в этом мире ничего. Только органика, которую можно было бы поглотить. Его владения ширились в пределах нескольких цилиндрических помещений, столь гигантских, что он сам бы не мог подпрыгнуть до потолка. Гости у него были редки, но каждый раз они были категорически желанными. Все гости были радушно приняты им и еще не один не пожелал уйти из этого царствия спокойствия.
Гости пришли именно сегодня. Он это чувствовал. Он осознавал их присутствие по тем вибрациям, которые принимал его щуп от металлических стен. Они были здесь, за поворотом. Сейчас. Но было еще рано, он хотел бы с ними познакомиться уже сейчас, но еще было рано. Поэтому он ушло от них, за секунду до того, как они могли его обнаружить.
Сидя под потолком одного из ангаров, прекрасно видя трех путников, он сидел и перебирал когтями по плотному бетонному тюбингу. Он ждал. Он знал, что сейчас они начнут затягиваться дымом из тех бесполезных белых штук, с тлеющим углем на конце. Он знал про такие штучки только одно: они могу сделать больно и скукожить кожу. С тех пор он их больше не трогает, хотя знает, что теперь они не могу причинить ему вреда: радиоактивная эволюция делает свое. Путники завалились друг на друга. Они не выпустили то, что могло ранить его издалека. Но это не было большой проблемой. Они спали. Он стал ползти по бетонному полу, стараясь, чтобы шлейф его ничего не задел. Оно подошел к тому, у чье лицо было похоже на его. Он знал это, хотя не видел. Ему стало интересно. Он приподнял когтями прядь ее неестественных волос. Она мигом вскочила и уставилась на него. Закричала. Но сейчас он не собирался ее есть. Все три путника вскочили, тут же хватаясь за оружие. Он знал, что они сейчас будут делать, по этому уже несся, прижимаясь к земле, в другой конец ангара, в те щели, в какие он мог пролезть. Они кричали, пытались подстрелить его,но он знал, что им его уже не достать.
Ту, с лицом, он убил первой. Он чувствовал ее по тем ранам, какие ей дала радиация. На одной из многочисленных лестниц он просто подошел к ней сзади. Расправил свои когти над ее головой. И сделал так, чтобы ее кровь вскипела. Медленно. Он любил, когда в питательной органике запекалась их венозная жидкость.
Другие двое увидели его, когда он нес первую, с лицом.
Они кричали на него, стреляли. Ему нечем было стрелять. Поэтому он закричал на них в ответ. Один из тех двух бросил свое оружие, зажал уши. Второй смог только бросить оружие. Точнее оно само бросилось из его рук. А он упал, как падают куски тоннелей с потолка. Его это на столько позабавило, что он даже перестал кричать.
Первый, который зажал уши, стал трясти за плечо второго, упавшего. Для существа подземелий время летит во много раз быстрее, чем для питательной органики. Поэтому ему уже не было так смешно. Он просто бросился на того первого, кто остался жив. Он бросился от него. Но не на долго.
Первые двое так и остались лежать в тоннеле. Последнего он просто затащил во тьму одной из маленьких сбоек и там бросил на пол. Наверное он что-то кричал, но сейчас дитя эволюции ничего не интересовало. Он просто перекатывал, как на гигантском языке, питательную органику, там, у себя под шлейфом. Если бы то, что когда-то было лицом, еще бы смогло улыбнуться, оно бы улыбнулось. В сытой, довольной улыбке. Питательная органика грела шлейф изнутри, своими колебаниями оно создавало такие прекрасные ощущения, будто бы это было не отверстие для поглощения.
Вокруг была тьма сбойки. Где-то сзади капала вода, в люке рядом шумел подземный поток. Он был здесь достаточно давно, чтобы слышать эти звуки и не слышать вопли поглощаемой органики.
- А хрен его знает - подумалось нашему герою. Вставать было надо, но совершенно никуда не хотелось.
В ванной с головы нашего героя текла грязная, практически черная вода, а с рук он снимал слой чего-то черного и липкого аж до самых локтей. Локти, кстати, представляли из себя нечто абсолютно черное.
И тут все встало на свои места. Вчера друзья позвали его с собой в некий государственный бункер, где один из товарищей смог достать билетик на "all included" для кучки людей с камерой, гримом и всячическим шмотом. Троих, как помниться, одели в костюмы постапокалиптических погорельцев, вручили им все чем можно сильно обиде6ть мимо идущих людей с деньгами, и пустили рассекать напрочь сырые коридоры, в которых бы разъехались два велосипедиста. И ничего, что на выходе из лифта было написано "-18 этаж", главное что над всеми было 65 метров земли, асфальта, кирпичей, кабелей, труб и всякой другой бесполезности, что археологи зовут "культурным слоем".
и еще был важен тот момент, что Гелоу нарядили Тварью. Нечто, с гигантским шлейфом из полиэтилена, с торосом, закованным в лаке, с двумя светящимися разным цветом глазами, с руками в смеси бутафорской крови и черной гуаши, с когтями из силиконовых трубок... Вообщем его превратили в нечто, что теперь всех пачкало одним прикосновением и что теперь шуршало так, что ни черта не было слышно в соседней сбойке. Еще было дико неудобно ходить в туалет, да - вспоминал Гелоу. Ну, собственно, что и не удивительно: когти на пальцах были несколько неудобны для совершения сего акта. Нет, товарищ пробивший бункер для этой вакханалии, прекраснейший парень, умеющий обращаться с камерой, как с женщиной, предлагал уникальную услугу "всего лишь за пять долларов", но пришлось проявлять свои ум и смекалку.
Когда все были одеты, когда погорельцы взялись за ружья и направили их на Полиэтиленового монстра, режиссер и все-все-все восхитились предстающими горизонтами для действий. Теперь, после нескольких часов сборов все наконец было готово для того, ради чего все сюда пришли: снять нечто прекрасное и страшное, про наше несветлое будущее.
Съемки начались с восхищения актерским составом:
- Блин, ребята, вы такие... прекрасные! - Все не унимался товарищ режиссер (прекрасная женщина, я вам скажу) смотря на постапокалиптических погорельцев, выходящих из какого-то зарешеченного пространства, с провалом в темноту - Это все так... офигительно! - Говорила она, подсвечивая все священнодействие большим диодным фонарем, что придавало только большей атмосферности. На маленьком экране видеокамеры двигались чумазые лица с кровоподтеками, в голубом диодном свете приобретая нечеловеческую бледность. Абсолютно не живые глаза сталкеров шарили по помещению. Наверное на черном рынке бодимодификации все они приобрели себе по паре глаз, с рсаширенным оптическим спектром, а потом всей своей троицей пошли к подпольному хирургу, чтобы он установил их вместо естественно органическх карих и зеленых глаз, которым их наградили отец и мать. Вот у этой еще разбит висок. Наверное приложили прикладом на кардоне, пока они пробирались из соседнего блока. Этот извазюкал свои руки, волочась по тюбингу очередного тоннеля метро, которое не работает уже столетие. А эта, обладая неестественным цветом волос, прячет половину своего лица от посторонних. Это всего-лишь та самая вредность, за которую в свое время советским солдатам давали молоко. Правильно, облучение радиацией.
Сталкеры входили в помещение, шарили подствольными фонарями по стенами помещения, с круглыми стенами, заглядывали в каждый поворот. Они искали людей, которых можно было бы ограбить, искали людей, облученных и ставших просто тупорылими кусками мяса, искали остатки от правительственных постов. Короче говоря они искали наживы. Они уже несколько лет вместе, уже несколько лет шарятся по сбойкам этих подземелий. Но именно в этому году, в этот день им суждено расстаться. Так решил товарищ режиссер.
Гелоу было скучно. Пока снимали его потенциальную еду, ему было скучно. Он ходил вдоль одной из сбоек, соединяющих два больших отсека. Он сидел на собственном полиэтиленовом шлейфе, практически на бетонном полу. Нет, его достаточно долго снимали, он водил своими "когтями" по тюбингу, по лампочкам, коих там было в достатке, "всяко вставал в красивые позы" и во множестве своем маялся дурью. Но все равно было скучно. Поэтому он пил.
Из чужих рук, что правда смотрелось весьма забавно. Категорически забавно. Вот представьте себе, что перед вами стоит нечто, выше вас на пол головы, измазанное непонятно чем, все такое пафосно-готишное, а вы вливаете ему в рот хороший такой вермут. Хотя ни черта он не был хорошим, раз по утру болит так голова.
Потом, после съемок, одетый уже в цивильную одежду, взяв свою сестру, он носился по обесточенному бункеру с фонарем. Бегал он, потому что уже был пьян и все наконец-то дивилось ему так, как и должно было. Наконец-то сознание его открылось, наконец-то он восхищался брошенными солдатскими сортирами, наконец-то он чувствовал себя малявкой в этом гигантском ангаре, подсвеченным лишь малым аварийным светом, наконец-то он дорвался полазить по шатким лестницам на вторые этажи, в малые сбойки. Наконец-то он бегал счастливый и довольный, как ребенок, он наконец был в том самом другом измерении, в какое попали все, как только вошли сюда. Самым большим впечатлением послужил заброшенный отсек. Они вышли на него с сестрой как раз перед тем, как вернуться ко всем. Достаточно классически, согласитесь. Это было самое большое помещение, в котором они были сегодня. Увеличивалось оно за счет того, что были сняты полы, надстроек не было. Помещение было затоплено, видно не работали насосы в этой части бункера. Щитовая тоже давно была расхабарина, поэтому
света здесь тоже не было. Был лишь фонарь, который толком не добивал до торцевых стенок отсека. Очень хотелось сейчас перелезть через бортик мостика, спуститься поближе к жиже на дне этого гигантского цилиндра и по тюбингу добраться туда, посмотреть чем же все это кончается. Тем более казалось, что где-то там горит немного света. Хотелось посмотреть, что же там. Но, благо, даже в пьяном состоянии работает что-то, что дает нам возможность не совершать гигантские глупости. Вот промочил бы Гелоу ножки в этой жиже, а там может быть то, чем были наполнены баки в других частях бункера. Надпись на этих баках честно гласила, что там находится концентрированный апельсиновый сок, но мы, конечно же, не верим всему, что пишут. Особенно если это написано правительственными организациями в правительственном же бункере.
Собственно, как видите, Гелоу пил тогда с одной единственной целью: открыть сознание. Для того чтобы почувствовать эту атмосферу, чтобы поделиться своей енергией с этим местом и чтобы у этого места взять частичку для себя.
Да, сознание открылось, когда Гелоу смысл все с себя, когда надел нормальную одежду. Да, тут открылось сознание. Но сознание человека. А ведь напился-то он раньше.
Поэтому, в какой-то момент, идя по сбойке с металлическими стенами, он вел свои когти по потолку, сдирая краску, прорезая металлические пластины до бетона, который покоился под ним уже с незапамятных времен. Под его саванном покоилось когда-то его лицо. Его шлейф, в который врастали гайки, куски жести, части военных стволов, чьи-то кости, волочился по переходам неизвестного простолюдину бункера, подбирал в себя еще какой-то хлам, проезжал по лужам воды, от которых "фонило". Щуп с правой руки безжизненно волочился по земле, хотя на самом деле искал хоть каплю органики, которой можно было бы утолить жажду питания. Он скитался здесь уже давно. Ровно на столько давно, чтобы видеть в свете аварийного освещения, чтобы вдеть много больше, чем раньше, в темноте. Чтобы уметь передвигаться по стенам, чтобы ползать с огромной скоростью. Он жил здесь давно и питался чем-то, чем наверное был раньше он сам. Это что-то ранило его на расстоянии, резало при близком контакте, всегда кричало, когда умирало. Временами кричало еще и тогда, когда его тело поглощало то, что находилось под шлейфом, который окутывал его подобно удаву. Жизнь здесь не имела ни какого смысла. Это существо просто-напросто жило по Дарвину. Оно ело. И больше для него не было в этом мире ничего. Только органика, которую можно было бы поглотить. Его владения ширились в пределах нескольких цилиндрических помещений, столь гигантских, что он сам бы не мог подпрыгнуть до потолка. Гости у него были редки, но каждый раз они были категорически желанными. Все гости были радушно приняты им и еще не один не пожелал уйти из этого царствия спокойствия.
Гости пришли именно сегодня. Он это чувствовал. Он осознавал их присутствие по тем вибрациям, которые принимал его щуп от металлических стен. Они были здесь, за поворотом. Сейчас. Но было еще рано, он хотел бы с ними познакомиться уже сейчас, но еще было рано. Поэтому он ушло от них, за секунду до того, как они могли его обнаружить.
Сидя под потолком одного из ангаров, прекрасно видя трех путников, он сидел и перебирал когтями по плотному бетонному тюбингу. Он ждал. Он знал, что сейчас они начнут затягиваться дымом из тех бесполезных белых штук, с тлеющим углем на конце. Он знал про такие штучки только одно: они могу сделать больно и скукожить кожу. С тех пор он их больше не трогает, хотя знает, что теперь они не могу причинить ему вреда: радиоактивная эволюция делает свое. Путники завалились друг на друга. Они не выпустили то, что могло ранить его издалека. Но это не было большой проблемой. Они спали. Он стал ползти по бетонному полу, стараясь, чтобы шлейф его ничего не задел. Оно подошел к тому, у чье лицо было похоже на его. Он знал это, хотя не видел. Ему стало интересно. Он приподнял когтями прядь ее неестественных волос. Она мигом вскочила и уставилась на него. Закричала. Но сейчас он не собирался ее есть. Все три путника вскочили, тут же хватаясь за оружие. Он знал, что они сейчас будут делать, по этому уже несся, прижимаясь к земле, в другой конец ангара, в те щели, в какие он мог пролезть. Они кричали, пытались подстрелить его,но он знал, что им его уже не достать.
Ту, с лицом, он убил первой. Он чувствовал ее по тем ранам, какие ей дала радиация. На одной из многочисленных лестниц он просто подошел к ней сзади. Расправил свои когти над ее головой. И сделал так, чтобы ее кровь вскипела. Медленно. Он любил, когда в питательной органике запекалась их венозная жидкость.
Другие двое увидели его, когда он нес первую, с лицом.
Они кричали на него, стреляли. Ему нечем было стрелять. Поэтому он закричал на них в ответ. Один из тех двух бросил свое оружие, зажал уши. Второй смог только бросить оружие. Точнее оно само бросилось из его рук. А он упал, как падают куски тоннелей с потолка. Его это на столько позабавило, что он даже перестал кричать.
Первый, который зажал уши, стал трясти за плечо второго, упавшего. Для существа подземелий время летит во много раз быстрее, чем для питательной органики. Поэтому ему уже не было так смешно. Он просто бросился на того первого, кто остался жив. Он бросился от него. Но не на долго.
Первые двое так и остались лежать в тоннеле. Последнего он просто затащил во тьму одной из маленьких сбоек и там бросил на пол. Наверное он что-то кричал, но сейчас дитя эволюции ничего не интересовало. Он просто перекатывал, как на гигантском языке, питательную органику, там, у себя под шлейфом. Если бы то, что когда-то было лицом, еще бы смогло улыбнуться, оно бы улыбнулось. В сытой, довольной улыбке. Питательная органика грела шлейф изнутри, своими колебаниями оно создавало такие прекрасные ощущения, будто бы это было не отверстие для поглощения.
Вокруг была тьма сбойки. Где-то сзади капала вода, в люке рядом шумел подземный поток. Он был здесь достаточно давно, чтобы слышать эти звуки и не слышать вопли поглощаемой органики.